Я боялась привязываться к Спан

У меня появилось чувство, что это изначально входило в план Ника. Он был первым человеком, посмотревшим на меня хоть с каким-то интересом и доброжелательностью. Нередко, споря с ребятами постарше, я оглядывалась и видела, что он молча за мной наблюдает. Ник понимал, что мне нужно научиться о ком-то заботиться, потому он и отдал мне ту страшную старую кобылу. И наше с ней обоюдное исцеление началось. Когда у четвероногих — так американские индейцы называют животных — и двуногих возникает взаимная привязанность, происходит нечто. У всех ребят из нашей банды были свои не затянувшиеся душевные раны. Забота о выбранных нами лошадях стала целительным бальзамом для наших сердец. Она исцеляла нас. Внутри нас росло пространство для любви и близости, которого не было раньше и которое должно стать частью жизненного опыта каждого человека. Вероятно, именно поэтому я ненавидела Гарри. О нем кто-то заботился. Его кто-то баловал. Но благодаря заботе о Спан во мне смогло проявиться что-то такое, для чего прежде не было подходящих условий. «Конюшни каньона Азуса» многие годы были моим убежищем, иногда в буквальном смысле моей единственной крышей над головой, местом, где я научилась заботиться о лошадях и управлять ими, лабораторией для моего исследования отношений. Затем на нас обрушилась череда катастроф — пожары и обильные дожди привели к тому, что большинство наших клиентов стали пользоваться услугами других конюшен. «Конюшни каньона Азуса» стали умирать. А потом в каньон сошел вызванный ливнями сель и похоронил их под грязью, принесенной с близлежащих бесплодных, выжженных гор. В одно мгновение место, где я начала возвращаться к жизни, было уничтожено. Дороги смыло, от построек ничего не осталось. Я стояла на куче мокрой, смешанной с камнями глины, смотрела, как с вертолетов сбрасывают тюки сена лошадям, оказавшимся в западне на другой стороне разлившейся реки, и чувствовала, как тускнеет появившееся было во мне ощущение радости жизни. Живший поблизости старик Гарри утонул в селевом потоке. Говорили, что он отказался эвакуироваться. Может быть, он просто решил, что жить дальше ему незачем? Я не знала, удалось ли спастись Спан. Единственным, что удерживало меня от того, чтобы окончательно сдаться, подобно старому Гарри, была пегая Каприс — моя первая лошадь, которая оказалась в ловушке в затопленных грязью стойлах. «Если бы я только смогла на нее сесть, все сразу встало бы на свои места», — думала я. И мне в голову пришла безумная идея. Я перешла реку вброд, израненная, в синяках вылезла на берег и полезла в каптерку, где хранилась упряжь. Все вокруг было разрушено грязевым потоком. Я схватила старую потрескавшуюся уздечку и, взобравшись на неоседланную Каприс, заставила ее войти в бурное течение реки. Мне было очень страшно, но я чувствовала, что борюсь не только за свою жизнь, но и за жизнь лошади. Каким-то образом нам с Каприс удалось переправиться на другую сторону реки целыми и невредимыми, и тогда я вдруг поняла, что не представляю, как быть дальше. Разумеется, в школу я возвращаться не собиралась, тем более что бросила ее уже давно. Помню, как однажды учитель попросил меня остаться после окончания урока. «Нучто там еще? — подумала я. — За что меня в этот раз собираются распекать?» А он вручил мне тест, чтобы, заполнив его, я могла посещать класс для одаренных детей. «Какой еще класс для одаренных детей?» Я ничего об этом не знала. Никто никогда не упоминал о нем при мне. Заполняя дурацкий вопросник «да/нет», я посмотрела на дерево за окном. И увидела, как с дерева слетел и спланировал вниз лист. Когда он коснулся земли, на меня снизошло откровение: «Я напрасно растрачиваю свою жизнь. Оторвавшись от ветки, я лечу вниз, и время до земли — все, что у меня осталось». Я встала из-за парты и вышла из школы, чтобы больше в нее не возвращаться. Я вступила в борьбу со школьной системой и завоевала право ходить в экспериментальную школу для взрослых, где смогла завершить школьное образование — огромное достижение. Это был особый вид борьбы. Я боролась не за то, чтобы на меня не орали учителя, как будто окуная в бадью с помоями, а за то, что считала по-настоящему важным. И победа в этой битве изменила меня. После Каприс я купила арабского жеребенка-полу - кровку. Он был слишком мал, чтобы на нем ездить, поэтому я учила его носить седло, реагировать на уздечку, выполнять команды и возить тележку. В конце концов мне удалось получить работу в конюшне Майка Нильсена, всемирно известного тренера лошадей для охоты и взятия барьеров. И я продала моего полуараба, чтобы приобрести кобылу с розовой кожей, шерстью цвета топленого молока и голубыми глазами, которую нашла заброшенной во внешнем загоне. Она была вся в коросте (ее так и называли — Коростой) и напоминала мне потерявшего рог единорога. Я назвала ее Челси Морнинг, по названию песни Джони Митчелл «Утро в Челси». Она разрешала мне спать вместе с ней в ее загоне; я устраивалась между ее передними ногами и шеей. Мне говорили, что в мире конного шоу-бизнеса этой розовой лошади, моему сказочному безрогому единорогу, места нет. И все же я нередко на ней выступала и даже побеждала. Майк сказал мне, что я единственная, кто мог провернуть с ней такое: «Она хорошая девочка, но не более». Мне претила идея продавать Челси, но, если я хотела выигрывать на крупных национальных соревнованиях, нужно было думать о другой лошади. Поэтому я купила гнедого Сквиррела и дала ему шоу - имя «Где Больно?» (в конном мире у лошадей кроме кличек обычно есть звучные имена для выступлений), позаимствовав его из кинофильма. Это была молодая чистокровная лошадь, необъезженная, быстрая и красивая. Мне она досталась недорого, потому что, кроме меня, ездить на ней никто не решался. Я мечтала стать тренером и объезжать лошадей, как Майк. Мой план состоял в том, чтобы подготовить Сквиррела, показав Майку, на что я способна, и далее делать карьеру в качестве его официальной ассистентки. Но пока что мне приходилось работать конюхом. Я спала в помещении для упряжи и вставала в три утра, чтобы мыть и кормить лошадей и вычищать стойла. Кроме того, готовила лошадей к представлению и по мере надобности сама на них выступала. Но если меня приглашали на праздничный ужин по случаю того, что кто-то выиграл призовую ленточку, я боялась опозорить Майка — такой странной и неприветливой я была. Я даже не знала, как есть за столом с помощью всех этих столовых приборов. Однажды, после того как я попыталась разрезать стейк, а он упал на колени женщины, прозванной «Самой нарядной в Ковине», Майк пошутил: «Боже, да тебя просто нельзя никуда с собой приглашать». И я поняла, что пройдет очень много времени, прежде чем он сделает меня своей ассистенткой. Каким-то образом я добилась, чтобы меня наняли на ранчо в Эсперии, в пустыне, где разводили «морганов» — особую породу лошадей, которые дружелюбны к детям. Меня впервые взяли на работу тренером. Владелица ранчо предложила настолько ужасные условия, что даже я смогла это понять: двадцать пять долларов в неделю плюс место, где я могла жить под одной крышей с моей лошадью и собакой, которая почему-то ко мне привязалась. Но я взялась за эту работу; мне было семнадцать, я покинула группу юниоров и хотела как можно быстрее зарекомендовать себя в качестве опытного тренера лошадей. Не беспокоясь о том, чтобы поставить в известность родителей, я погрузила пожитки в свой старый потрепанный «виста-крузер» и отправилась в пустыню со Сквиррелом в прицепе. Мария Струбцинова diets4you.ru